— Какое место в Вашей жизни занимает Санкт-Петербург и Ленинград вообще?
— Я очень люблю Петербург. Я всегда говорю одно и то же: второго такого города в России не было и никогда больше не будет – какой создан был гением Петра и итальянскими архитекторами. Это чудо! Я восхищаюсь и не могу не восхищаться им! Я вообще не могу понять, как такое можно было построить. Это чудо!
— А каковы Ваши отношения с Достоевским?
— Если брать с точки зрения моей оперы… Когда Андрей Кончаловский, Марк Розовский и Юрий Ряшенцев пришли ко мне с этим проектом, я совершенно и сразу отказался, сказав, что это все не мое. Я человек созерцательный по характеру, и эти страсти не для меня. Я всю мою жизнь относился к Достоевскому как к пророку – последнему пророку России. И все, что он говорил, все состоялось – вплоть до коронавируса. Помните, он писал в том же «Преступлении и наказании» про трихины, которые должны появиться. Сон Раскольникова: Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Для меня Достоевский – бесспорный авторитет.
— Как же Вы все-таки решились?
— Исключительно благодаря упорству Кончаловского. Он решил, что это я ему буду писать. И все. И, в конце концов я за это взялся. Я долго писал. Но все авторы ждали. Они хотели, чтобы именно Артемьев все это писал. Они в меня верили – и это придавало сил. Не хотелось подвести людей. И это было крайне напряженно.
— Насколько Вы довольны премьерой произведения в том городе, где описанные в романе события – пусть и вымышленные – происходили?
— Я воспринимаю все события романа как чистую реальность. Для меня это реальные люди: и Раскольников, и Свидригайлов, и Порфирий. Я этим жил, особенно в последние годы. Я отказался от всех других работ, от общественной жизни. Я сидел в своём кабинете без времени суток. Столько сил положил на это. Видения всякие были! Для меня это теперь живые существующие люди, живые души по ощущениям. Настолько сильна реинкарнация текста!! Мне Кончаловский помог преодолеть чувство какой-то неполноценности перед гением Достоевского: я очень старался, пытался подняться на его уровень. Но получилось-не получилось – это уже другой вопрос, судить не мне. Я взялся – и выполнил дело до конца.
— Сейчас можно прочесть информацию о новом фильме Никиты Михалкова «Шоколадный револьвер», к которому Вы пишете музыку, и о том, что после написания музыки к этой картине Вы хотите уйти на заслуженный отдых.
— Уже три года как я не работаю с новыми заказами. Просто я хочу заняться своей музыкой. У меня осталось несколько незаконченных сочинений, и я хочу остаток времени целиком посвятить им. А насчет «Шоколадного револьвера», это сочинение повисло воздухе. Дважды фильм запускался, но ковид остановил пока что весь процесс. Там есть и финансовые потери, потом не удалось сохранить актеров, которые были приглашены. Будет или не будет исполнен это фильм, пока неясно.
— Но музыка к фильму готова?
— Нет. Если это музыкальная картина, тогда музыка пишется заранее, а так как картина драматическая, то и музыка пишется потом. Материал просмотришь – и отсюда, из атмосферы сцен соответственно возникают и образы. Это же не просто прочитать текст.
— Что бы Вы посоветовали послушать из Вашего творчества в первую очередь тем, кто с ним не знаком?
— Не знаю, могу процитировать Шостаковича, который говорил, что все его сочинения как дети. И разве можно среди своих детей выбирать? Какого-то совсем любимого нет, но если говорить о масштабности, то все-таки «Реквием» — это, может быть, пока самое главное мое сочинение.